Неужели, наконец-то, в кои-то веки! Жизнь вошла в свое привычное русло, и можно вздохнуть свободно. Пират, до этого словно державший под хвостом ежа, ощутил такое облегчение, что даже побежал вприпрыжку, подскакивая и повиливая хвостом. Он дома, он занят привычным делом, и все вокруг знакомо, ясно и понятно. Люди на месте, собаки - тоже, и их можно даже успеть пересчитать по головам. Посторонние запахи еле-еле уловимы, теряются среди прочих, привычных - ветер унес все лишнее, и как же... хорошо. Просто замечательно.
Пес продолжал громко лаять, пока все, кто должен был узнать о его возвращении, не были оповещены, а дальше уже тихо и чинно понес свою службу, преисполненный гордости. Обошел каждую дорожку и тропинку, каждую кучу, груду и стопку. Пересчитал вешки столбов ограждения, несколько десятков раз поднял лапу, чтобы хоть парой капель отметить свое присутствие - такой у него был ритуал; как и зарывание задними лапами, и прыжки с правой на левую лапу и обратно, пока положение не будет самым удачным для метки повыше. Этот сторожевой пес был буквально соткан из множества привычек и ритуалов, порядок исполнения которых было строго обязательным, и ничто в целом мире, казалось бы, не могло принести ему такого удовлетворения, как эта служебная рутина. Разве что общение с хозяином - да, это, пожалуй, было и приятнее, и важнее долга охранника. Поэтому, закончив обход, Одноглазый кратчайшим путем направился обратно в лагерь, чтобы поскорее вернуться к хозяину и составить ему компанию.
"А там опять этот мохнатый прилипала, - фыркнул Пират, принюхиваясь к долетавшим до него запахам людей, костра и других собак их бездомной своры. Однако же, когда пес вышел в освещенный бочкой круг посреди лагеря, ни Баки, ни Пинки на месте не было. - Ну и куда они уже слиняли?"
- Гляди-ка, охранник наш вернулся. Ну что, Пират? Все проверил? - Одноглазый молча и без особого энтузиазма подставил голову под добродушное похлопывание человеческой руки. На других людей, кто жил здесь вместе с Пинки, он никогда не рычал, но и не ластился к ним. С такой же холодной сдержанностью встретил Пират и визгливый бред Дадса, принявшегося крутиться вокруг него волчком.
- Все в порядке, мой капитан! Ррав-рав! Никаких происшествий за время вашего отсутствия, мой капитан, ррав! Хи-хи-хи, - пес подпрыгивал, чихал и хихикал, потявкивая.
- Было тихо? - игнорируя бессмысленную болтовню Даддетса, Одноглазый без лишних расшаркиваний обратился к Лари как к единственному адекватному четвероногому здесь.
- Тихо, - зевнул тот, поднимая голову с передних лап - пес по-прежнему лежал в ногах у своего хозяина. - Как всегда. Они ушли не так давно, - добавил он сходу, предвосхищая возможный вопрос Пирата касательно отсутствия Бакстера и Пинки. - Туда. А ты чего? Небось умаялся за день. Перекуси, отдохни...
- Успеется, - отрезал сторож, вглядываясь в синеватые очертания мусорных куч на фоне розовеющего закатного неба в той стороне, куда указал Лари. Затем все же добавил чуть мягче, ощущая на себе пристальный, чуть осуждающий взгляд: - Спасибо.
Найти своего человека по запаху Пирату не составила труда, и все же он помедлил, прежде чем появиться в поле его зрения, поскольку знал: Бакстер там же, рядом.
"Нужно с этим что-то делать. Так никуда не годиться. Я ухожу на дежурство - он все еще тут, я прихожу - он опять здесь, и под одеяло к нам лезет, и вечно трется поблизости... А теперь в кои-то веки Пинки позвал меня на прогулку, наконец-то мы могли побыть с ним вдвоем, поиграть, побегать, так нет же! Приперся!.. Поскудина. Словно нарочно он это делает... - Одноглазый помедлил, мотнул головой, озираясь. - Но хозяин ведь не против. И несмотря ни на какого Бакстера он все же позвал меня с собой сегодня... Может, я слишком остро реагирую? В конце концов, у человека может быть две собаки. Взять хотя бы смотрителя. У него уже был Буч, когда я появился в их доме, и разве кто-то из нас двоих был обделен заботой или лаской?.."
Но вот он завернул за большую мусорную кучу, и что же увидел? Пинки, ополовинив бутылку со своим лекарством, в порыве чувств обнимался с псом. Тискал его за мохнатые щеки, трепал за уши, что-то бубнил сбивающимся сиплым шепотом, упершись лбом в собачий лоб. Пират остановился как вкопанный. Задышал тяжело, забухтел, гневно надувая щеки, хотел залаять, но буквально задохнулся от возмущения. Нет, о перемирии не могло быть и речи. Одноглазый физически не мог вынести этого: когда к его хозяину ластился кто-то другой. Ревность вскипала мгновенно, и Пирату стоило немалых усилий не перейти с шага на бег, когда он все же пошел навстречу двум этим голубкам. Вот бы сейчас так подойти и ка-ак цапнуть Баки прямо за хвост, за зад, за бок, а после впиться в загривок и выдрать клок этой свалявшейся в краске шерсти...
- Хорошо проводите время, я погляжу, - процедил Одноглазый, останавливаясь за спиной Бакстера. - А ну подвинься, - рявкнул он, для виду чуть повиливая хвостом, и как бы в шутку, игриво напрыгнул, толкнул дворнягу, освобождая себе место на коленях хозяина, куда поспешил сперва поставить лапу, а потом положить голову.

Пират понимал, что происходит с Пинки, настолько, насколько понимание человеческих переживаний было доступно собаке. Его хозяина съедало одиночество и отголоски какого-то горя, какого-то события из его прошлого, свидетелем которого ни Одноглазый, ни тем более Бакстер не были. Возможно, будь его человек обросшим шерстью, на четырех лапах и с мокрым носом, то сейчас бы вот так запрокинул голову и завыл - громко, протяжно, тоскливо, не в силах удержать внутри свою щемящую боль, но Пинки только прерывисто дышал и шмыгал носом, прикладываясь к бутылке, трепал Пирата за щеки, гладил, прижимался к его макушке лицом.
Пес на все это реагировал с неведомым доселе спокойствием. Злость и ревность по отношению к Бакстеру, которые охватили его пару минут назад, остывали тем скорее, чем чаще человеческая рука касалась его головы и морды. Можно было бы даже предположить, что и нет в нем в действительности никакой ненависти, и это только замашки доминирующего самца - так скоро Пират переменился, заняв положенное ему место ближе к Пинки. Он знал, что сейчас лучше всего примириться с дворнягой на время; знал, что его долг по отношению к хозяину сейчас куда важнее долга охранника и неприязни к Баки. Только бы хватило сил сдержаться.
Пока человек тискал их обоих, прижимая к себе, Одноглазый не мог видеть своего четвероногого недруга - тот находился в "слепой зоне", и только получив относительную свободу от человеческих объятий, Пират сумел прочесть в глазах Бакстера немой вопрос о перемирии.
"Выбор у меня невелик", - уже хотел было ответить он, но тут Пинки дернулся, и оба пса переключились на него: один - в растерянности, другой - обеспокоенно.
- Это плохо, - буркнул Пират, хмуро глядя на то, как человек заедает белые горошины снегом, морщась от боли. Руки его мелко тряслись, он едва не выронил маленькую склянку. Пес привстал на задние лапы, положил передние на колени человеку, вытянулся, попытавшись лизнуть его в лицо, точнее - в нос, но Пинки только оттолкнул его морду и увернулся, по прежнему морщась и что-то нечленораздельно мыча. - Ему больно, - добавил он с жалостью, беспокойно поглядывая то на Пинки, то на Бакстера, то назад - туда, откуда пришел. Если хозяину плохо, реальную помощь ему могут оказать только другие люди, а функция собак в этом случае сводиться лишь к тому, чтобы забить тревогу и привести помощь. Опустив передние лапы на землю, Пират отступил на шаг и гавкнул - сперва негромко, как бы спрашивая у Пинки, стоит ли звать подмогу или же нет. Человек мотнул головой, еще больше морщась, и махнул на Одноглазого рукой:
- Тихо. Тихо, прекрати!.. - голос его звучал тихо и слабо, но вместе с мукой в нем отчетливо слышалось недовольство. Пират еще раз тявкнул - Пинки грубо шикнул на него, и пес наконец замолк, пристыженно опуская голову, поджимая хвост и поскуливая. Но, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть, и хозяин это, очевидно, тоже понимал.
Сделав пару глубоких медленных вздохов, человек уставился на собак, словно силясь сфокусировать зрение. Затем убрал в карман маленькую склянку с белыми горошинами, которую до сих пор сжимал в кулаке, потер мокрое, побелевшее лицо с красными пятнами нездорового румянца на щеках.
- Все хорошо. Уже все прошло, - заверил он дворняг так, словно те его понимали. А впрочем, они и понимали, хотя Одноглазый не спешил расслабляться и терять бдительность.
- Такое бывает, - буркнул он Бакстеру, все еще обеспокоенно глядя на Пинки, когда тот тяжело поднялся со своего места. - Если ему когда-нибудь будет очень больно, зови на помощь людей, - добавил Пират наставительно, по-прежнему избегая смотреть на Бакстера, даже когда они вместе с хозяином медленно двинулись в сторону лагеря и затрусили рядом с ним по обе стороны. - Если узнаю, что ты струсил и бросил его такого - шкуру спущу.
В лагере Пинки практически сразу ушел на свое место, сказав другим людям, что ему нездоровиться и нужно отдохнуть. Забрался в одеяла, улегся, и хотя со стороны могло показаться, что он спит, Пират слышал, как по-прежнему странно он вздыхает иногда - прерывисто, тяжело. Пес устроился у него в ногах поверх одеял, свернувшись и положив морду на лапы. Сейчас, если бы Баки вздумалось устроиться рядом, он бы не стал возражать - если Пинки болеет не только грустью, ему нужно тепло. Мысли были тяжелыми, тело - уставшим, а в желудке голодно урчало.

Если бы сон и пришел к Пирату, то был бы тяжелым, беспокойным - слишком много событий произошло за день, и все они, за исключением прогулки с Пинки по старой пристани и бросания палки, оказались неприятными. Даже сейчас, когда, подкошенный дремотой, Одноглазый переживал все это заново, он подергивал ушами и лапами, бухтел, порыкивал, постоянно просыпался, не понимая, что всего лишь лежит на одеяле в ногах у Пинки - вот тут, под коленками, свернувшись калачиком от холода и ощущая себя в большей безопасности от запаха своего человека.
В горящей бочке потрескивало, люди тихо переговаривались, собаки притихли, только брехливый Даддетс еще что-то там вякал. Пират вздрогнул, очнувшись в очередной раз, и, подняв голову, уставился на Баки.
"Чего тебе еще?! - хотел он уже рявкнуть, но дворняга всего лишь бросил перед ним кость, и сторож промолчал, ничего не ответил. - Больно нужны мне твои гнусные подачки. Я и сам могу добыть себе еду!" - пес только мысленно бросил оскорбление вслед недругу и проводил того взглядом до своей "слепой зоны"; затем прислушался к тому, как Баки укладывается позади, крутясь в поисках удобного положения. Ничего не поделать, увы, Пинки сейчас нужно тепло - вон как дрожит, и Пират задавил в себе порыв немедленно вскочить и прогнать Баки. Это временное перемирие, ради хозяина, нужно потерпеть.
А кость, между тем, по-прежнему лежала перед Пиратом - большая, мокрая от снега, наверняка промерзшая, но чертовски аппетитная, и тонкий аромат съестного, исходивший от нее, немедленно напомнил Одноглазому о том, насколько тот голоден. В желудке снова заурчало, слюна наполнила горячую пасть, целый глаз жадно заблестел - пес голодно облизнулся, почмокал, напрягся в порыве подняться и подобрать лакомство, но все же помедлил. Не нужны ему никакие подачки! Никак нет, сэр, не нужны... И все же голод был сильнее гордости. В конце концов, эту кость Баки наверняка взял в их собачьем тайнике, что с тем же успехом мог бы сделать и сам Пират. Так есть ли разница? В итоге Одноглазый, конечно, захрустел хрящами, но не раньше, чем придумал для себя достойное оправдание: он доминирует, а Баки, осознавая чужое превосходство, решил угодить Пирату в надежде, что тот будет к нему снисходителен. Подачка превратилась во взятку, а осуждать Одноглазого за ее принятие было некому.

Как уснул, Пират не помнил. Он грыз кость, придерживая ее лапами и прикрыв глаза от удовольствия, когда сон застал его врасплох - бывает и такое. Сытое тепло в желудке, запах Пинки, исходивший от одеяла, усталость - все это незаметно убаюкало Одноглазого, и он уснул так сладко... Но вот проснулся он совсем не сладко - от громкого лая Бакстера. Подскочил, как ужаленный, заметался - где? что? кто? куда? И тоже залаял бессмысленно, поднимая своим грубым низким голосом вдвое больше шума, чем Бакстер:
- Что? Что? В чем дело?!
Первой мыслью было, что кто-то проник лагерь. Второй - что нужно спасать хозяина в первую очередь. Пират довольно быстро сообразил кинуться к Пинки и увидел то, от чего у него самого дыхание перехватило - лицо хозяина, искаженное гримасой боли, застывшей, словно маска. Зубы сжаты, голова запрокинута, он весь как-то неестественно выгнулся, парализованный болью, а потом руки и ноги стали дергаться. Одноглазый залаял еще громче. Вслед за Бакстером пес бросился теперь к хозяину Лари, только, в отличие от Баки, не просто лаял. Прыгал, напрыгивал на человека, схватил его зубами за полу дырявой шубы и потащил, пятясь, в сторону, где все еще бился в конвульсиях Пинки. Собаки но могут ему помочь, но люди - могут. Они должны, они обязаны!
- Скорее!.. Скорее! Сюда! Да шевелись же ты, ну! На помощь!.. На помощь!

Пока человек спросонья разобрался, что к чему, пока перестал отбиваться от собак и, наконец, обратил внимание на их хозяина, скрытого под одеялами, было уже поздно в том смысле, что кризис миновал сам по себе. Хорошо, что все обошлось, и припадок, продлившийся не так уж долго, закончился всего лишь кратковременной потерей сознания. Самым ужасным было другое: когда Пират и Баки, наконец, общими усилиями привели к хозяину на помощь большого, сильного, всемогущего человека, тот растерялся. Чего-то хлопотал, кудахтал, ходил вокруг Пинки, откидывая одеяла, чтобы ему, наверное, было легче дышать, но это все. На его красном лице была написана та же растерянность, что читалась в собачьих глазах. Конечно, Пират не знал, что такое первая доврачебная помощь; не знал он и того, что при эпилептическом приступе больному мало чем можно помочь - разве что отследить время приступа, предотвратить травматизм, помочь прийти в себя. Пират знал только, что Пинки было плохо, а другой человек не мог или не хотел ему помочь.
Сперва, когда подергивания были сильными, Одноглазый боялся подходить, но когда судороги начали сходить на нет, он ринулся к хозяину и стал лизать ему лицо и руки - тот все еще был без сознания, едва дышал, и Пират боялся, что он совсем затихнет.

Отредактировано Пират (14-05-2017 16:17:06)

"Очнись, очнись! Открой глаза! Очнись", - Пират продолжал назойливо лезть мордой в лицо человеку, лизал, нюхал, тыкался холодным мокрым носом в щеку, но тот не реагировал. Он дышал - слабо, но дышал - и только это немного успокаивало, однако беспокойство Одноглазого по-прежнему было велико, даже когда все остальные разбрелись по своим местам.
Разве это беспокойство было беспочвенно? Разве никто ничего больше не сделает? Не может или не хочет? Медведь их задери! Но надолго запала Пирата не хватило. В конце концов, и он опустил лапы, и перестал юлить возле хозяина, тщетно пытаясь растормошить бессознательного. Даже если Пинки пришел в себя, он был слишком слаб, чтобы открывать глаза. Постепенно нормальный розовый цвет вернулся к лицу, только на щеках горели пунцовые пятна. Хотя пес своим своим собачьи зрением, не восприимчивым к красному, и не заметил этого - только почувствовал, что жар человеческого тела ослабел. Будь у Пирата руки, он бы закутал хозяина обратно, чтобы тот не простыл, а так оставалось лишь поворошить одеяло носом и улечься у его плеча. Умей он говорить по-человечьи, он бы позвал Пинки по имени - тихо и ласково, успокоил и узнал, как тот себя чувствует, а так лишь тихонько заскулил над ухом, лизнул пару раз.
- Он должен был ему помочь, - тихо проскулил Пират, слепо уставившись на Баки, но обращаясь будто бы в пустоту. - Он должен был что-то сделать, а не квохтать как заполошная курица, - повторил пес, опуская голову и тыкаясь носом в висок Пинки. Одноглазый говорил о втором человеке - хозяине Лари, которого они вместе с Баки насилу притащили хозяину по помощь. О человеке, который ничего не предпринял, чтобы облегчить муки Пинки, а потом и вовсе ушел как ни в чем не было. Неужели все это время он жестоко заблуждался, полагая, что лишь человек может помочь человеку? Одноглазый был растерян, устал и все еще встревожен, внутри у него было неспокойно, шерсть стояла дыбом, и мелкая дрожь все еще била пса, никак не желая затихнуть.
В другое время он, прикорнув на часок-другой, отправился бы на ночное дежурство, не не сейчас, не сегодня, когда все шло кувырком. Он не мог отойти от Пинки, даже мысли у него такой не возникало. Отойти - значит, оставить заботу о нем на бестолковых собак и безразличных, беспомощных, как оказалось, людей. Густой мех прикрывал голову болезного грязной шапкой, Пират устроил морду у него на плече, глядя то на Баки, то в сторону. Сон уже не шел, в желудке снова забулькал голод, дрожь потихоньку унялась.
"Что же теперь делать?"
Ждать. Все, что оставалось, - ждать, когда хозяин отдохнет, придет в себя, снова зашевелится, заговорит, а пока что:
- Давай сторожить по очереди, - предложил он Баки и вопреки широкому зевку, сковавшему пасть, добавил: - Ты спи пока, а я... я еще ничего, - Пират облизнул нос и огляделся, навострив уши. С этого места почти ничего не было видно, надежнее было полагаться на слух. Наверняка, когда беспокойство уляжется еще чуть больше, Одноглазый сможет встать и хоть намочить ближайший столбик, но пока - нет, и он лежал у головы Пинки как изваяние, высоко подняв тяжелую от усталости голову.

Разбудить Баки Пират намеревался каждый раз, когда тяжелая дремота склеивала веки. Он всю ночь пролежал возле Пинки, настороженно поднимая уши на каждый шорох, даже когда волей-неволей засыпал. На пару минут, на десять, полчаса, но неизменно вздрагивал и посыпался, продолжая нести свою, возможно, никому не нужную вахту. На одном месте, никуда не отходя даже по нужде, иногда ворочаясь, почесываясь, покусываясь, но стараясь не подниматься лишний раз, чтобы не тревожить спящего. Ночь была тихой, но в отличие от Бакстера, Одноглазому она показалась невероятно долгой. Вглядываясь в темноту, вслушиваясь в теперь уже ровное и глубокое дыхание хозяина, пес размышлял обо всем, что произошло с ним за день, и о том, как все эти события могли повлиять на ночное происшествие. Спровоцировал ли приступ болезни тот маленький пузырек с лекарством от грусти? Или поход на злосчастный телеграф, откуда Пинки вышел сам не свой, хуже, чем обычно? Почему все так произошло и можно ли было это как-то предотвратить? Неужели хозяин Лари и впрямь ничего не мог поделать, чтобы облегчить очевидные даже для собак страдания другого человека? А они - собаки - сделали все, что было в их скромных силах?
Когда утро осветлило небо, и Даддетс залился обычных глупым лаем, Пират был измотан своим ночным бдением в достаточной степени, чтобы не пойти его унимать. Он только поднял ухо и тихо гавкнул в сторону пустолайки, не открывая глаз. Другим такая побудка наверняка доставляла куда больше неудобств, но Одноглазый только поворчал себе под нос и плотнее свернулся калачиком, сопя холодным носом прямо в ухо Пинки. Тот не проснулся. Только вздохнул, поморщился, и все. Дыхание его было сбивчивым, глаза под веками двигались - он еще видел сны. Интересно, какие? Вряд ли светлые и легкие, какими и Пират был обделен сейчас. Снова надменная Норма насмехается над ним, хлопают двери и ставни на телеграфе, дети-дети-дети, крики, руки, сотни рук сжимают камни и палки. Пират бежал по дороге, ведущей к дому станционного смотрителя, выбиваясь из сил и роняя пену, но никак не мог добежать. Пинки - веселый и здоровый - стоял у покосившейся ограды, весело махал ему, хлопал себя по колену и звал: "Пират! Мальчик! Беги ко мне, ну же! Беги-беги! Пират!" - но силуэт его становился, казалось, тем дальше, чем отчаяннее пес рвался хозяину навстречу.
- Пират?
- Ум... Стой, кто идет!.. Я не... Я не сплю, - Одноглазый вновь очнулся и уставился на Баки так, словно первый раз в жизни видел. - А, это ты. Что такое? Дадс заткнулся? - пес растерянно озирался, заставляя себя разлепить глаза. Потом широко зевнул и осведомился, облизывая нос - теплый и сухой после сна: - Посидишь тут? Мне пора на... на обход, - очередной зевок, и Пират нехотя поднялся на ноги.
Все пристойные сроки он упустил, потому что холодное солнце уже медленно поднималось над горизонтом, и первые лучи его пробивались из-за кучи мусора, на которой обычно лежал Карл. За ночь собачье тело затекло, лапы онемели, шерсть промерзла. Одноглазый потянулся, зарываясь передними лапами в свежий рыхлый снежок и, уткнувшись в него мордой, набрал в пасть пожевать.
Когда живое тепло ушло, Пинки в своих одеялах заворочался и вслепую пошарил рукой рядом, найдя в итоге голову Бакстера; почесал уши, погладил, забормотал что-то и, закутавшись, перевернулся набок.
- Ну как вы тут? Вроде все было спокойно? - это Лари, тоже зевая и потягиваясь, первым делом подошел к товарищам.
- Спокойно, - отчеканил Пират, задирая лапу у своего угла мусорной кучи. - Я пошел. Глядите в... в оба.
- Он вообще спит? - буркнул Лари Бакстеру, провожая взглядом сторожа, медленно заковылявшего прочь, уныло опустив хвост. - Или ест? - в ногах Пинки, рядом с Баки, в снегу пес обнаружил обглоданную кость, которую оставил Пират и которую ночью благополучно затоптали. - Есть хочешь? Я бы не отказался пожевать... - Лари уселся рядом с Бакстером и, принюхавшись, замотал головой: - Вуф, парень, чего от тебя так несет? Извалялся?

Два глаза лучше одного, а еще лучше - четыре (подслеповатого от старости Карла и дурного Даддетса, от которого вреда больше, чем пользы, Пират в расчет своего охранного подразделения не брал). Всем собачьим миром они уж наверняка не оставят Пинки без присмотра, а вера в людей после ночного происшествия у Одноглазого дала трещину. Здоровую такую, больнючую как заноза в лапе, и очень несвоевременную. Хочешь не хочешь, а стерпишь любую помощь и пойдешь на любые уступки... Да за утро он даже ни разу не рыкнул на Баки! Мысли были не о том. Пес уходил из лагеря с тяжелым сердцем и то и дело оборачивался, втайне надеясь, что что-нибудь такое-эдакое сейчас произойдет (только не с хозяином, а вообще), и ему придется вернуться. Ну не любил он доверять свою работу другим, не приучен был отлынивать, вот только до сего дня "охрана хозяина" и "охрана территории" были единым целым, а не так.
"Вот терпеть не могу этого! Беспомощность... аж воротит, ух", - в желудке Одноглазого, словно в ответ на это негодование, заурчало громко и голодно, и это был едва ли не единственный звук, кроме хруста снега под лапами, который Пират мог услышать. Поначалу еще была слышна возня двуногих и четвероногих в лагере, но потом и она затихла вдалеке.
За ночь свалку припорошило легким снежком, и если обычно неприглядные горбы, хребты и кучи мусора вызывали лишь уныние, то сегодня утром они были похожи на те большие сдобные булки, посыпанные сахарной пудрой, какие иногда выставляли в пекарне. От воспоминаний о запахе этих самых булок в собачьем животе заурчало еще сильнее, пасть наполнилась голодной слюной, и Пират с досады зажевал ее снегом. Лапы хоть и несли, но шел он медленно, устало, понуро опустив хвост. Глядел по сторонам, на небо, нюхал-нюхал. И все думал, как там Пинки - ничто не могло отвлечь пса от дурных мыслей и тревоги, если бы не... следы. Чужие, крупные, собачьи, прямо у забора. Сыпало утром, немного припорошено, но заметно. Обнаружив отметины, Одноглазый сразу весь встрепенулся, принял свою "охотничью" стойку, зырк-зырк по сторонам - никого. Нюхнул морозца - ничего, давно уж все выветрилось. Может, помимо утоптанного снега найдутся улики? Но нет. Судя по цепи переворошенных сугробов, посторонний предпринял попытку преодолеть ограду, но провалился глубже и двинулся в обратный путь. Пират прошелся вдоль забора, настороженно подняв уши, но так ничего и не обнаружив, фыркнул:
- Бродят тут всякие... - и пустился в обратный путь. На стороже быть не повредит, но, по чести сказать, давно уже ничего не происходило в этом месте - ни опасного, ни даже интересного. И вновь усталые собачьи думы вернулись к хозяину. Что же все-таки с ним произошло и почему?
"Понимай эти люди собачий язык, я бы смотался в дом с красным крестом и позвал кого-нибудь к Пинки оттуда", - пыхтел Пират про себя, надувая щеки и прибавляя шаг - обратно иди было куда как легче, чем бродить по округе.
Долго ли его не было? Солнце поднялось, заискрилось на снегу, заиграло теплом на мокрой шкуре. Одноглазый услыхал звонкий лай Бакстера еще издали: "Пинки! Пинки!", - и в лапах словно силенок прибавилось.
"Ну что там еще стряслось? Ни на минуту нельзя отлучиться! Вот я задам этой плешивой шкуре! Вот он у меня получит, безмозглый комок шерсти, половик из него сделаю, порву на варежки, пущу на воротник!.." - Пират уже бежал, свесив липкий язык, и бег его был таким стремительным, что пес даже затормозить смог не сразу - едва не влетел в Дадса, развлекавшегося со своей подушкой.
- Ай карамба! Свистать всех наверх! - тут же заверещал Даддетс, кубарем прокатившийся по утоптанному снегу, а запнувшийся об него Одноглазый, тяжело дыша, уставился на Баки и Пинки, пришедшего в себя.
- Пинки... - протянул он, поскуливая, и тут же радостно гавкнул. А ведь хотел отчитать Баки за то, что поднимает шум, но позабыл - так его захлестнула радость. Неистово забив хвостом, он кинулся к хозяину и принялся лизать тому лицо и уши, едва не укладывая лапы ему на плечи, но человек остановил:
- Тише!.. Тише, хе-хе... Все хорошо, все уже в порядке. Ух, морды, - бездомный сипло засмеялся, одной рукой обнимая ластящегося Пирата за шею, а Баки трепля за ушами.
Вскоре вернулся Лари со своим хозяином, и в мешке у последнего было настоящее сокровище - не меньше шести фунтов костей и немного потрохов (это один местный охотник сбывал им отходы). Конкретно сегодня была лосятина.
- Налетай, народ! - гавкнул Лари, приглашая друзей к завтраку.
- Давайте, идите есть, нечего тут мне, - шутливо-сердито подпихивал собак Пинки. По крайней мере Пират сейчас разрывался между голодом и желанием дальше лизать хозяину холодные розовые уши, но если уж он сам гонит, то грех не воспользоваться возможностью урвать себе лакомый кусок. А то вон Дадс уже зачавкал кишками, и запах свежатины из мешка разнесся по всему лагерю. Захрустели хрящи и кости, Пират и Лари даже погрызлись немного за право первенства, Баки досталось по уху просто для веселья, - все это под вопли Дадса: "Ату! Ату!" и только Карлу, сошедшему со своей дозорной вышки, предоставлялся лучший паек вне очереди.
- А че так воняет-то? - недоуменно завертел головой Одноглазый, когда все уже нарезвились и мирно устроились доедать каждый свое.

Отредактировано Пират (23-06-2017 16:48:29)

Есть все-таки плюсы в бытности четвероногого: когда удовлетворены базовые потребности, все тревоги отходят на второй план. Стоило запаху свежих потрохов разлететься по лагерю, как Пират уже с трудом мог помыслить о чем-то другом, кроме еды. Все же он был в достаточной степени голоден и утомлен после утомительной ночи, чтобы отдаться пиршеству с головой. Да и с Пинки теперь уже все хорошо - вон и поднялся, заговорил, приободрился - Одноглазый, как и Баки, иногда косился в его сторону, обгрызая хрящи со своей кости. Не часто бездомной своре выпадал шанс наесться от пуза свежатиной, поэтому все использовали возможность набить брюхо по максимуму. В мешке было так много вкусностей, что не приходилось опасаться за пополнение тайника - наверняка останется, и много - нет? Пират полагался в этом вопросе на Лари, заведовавшего их небольшим собачьим хозяйством.
- Темнит-темнит, ага... помоечник, - язвительно усмехался Пират, провожая согласного с ним пса взглядом, но только между делом. Так-то он чавкал, грыз, порыкивал и хрустел, удерживая передними лапами кость. Вся морда в сале, в крови, глаз блестит. Он даже зарычал сперва на Бакстера, обратившегося к сотрапезнику, и пригнул голову настороженно, крепче ухватил свое лакомство на всякий случай. - Чего? А, да... Есть у него. Опять что-нибудь стащил? Ох и доиграешься ты, шкура воровская... - бросил Одноглазый с пренебрежением и клацнул острыми клыками в сторону дворняги.
Ему действительно очень не нравилось то, чем занимается Бакстер. То есть, вообще-то ему это так слегка не нравилось, поскольку сам пес имел возможность "зарабатывать на жизнь честны трудом", но другие ведь не виноваты в своем положении, нельзя судить строго тех, кто вынужден выживать, буквально каждый день. И только в случае Баки, которого Пират терпел лишь из уважения к хозяину, неприязнь к воровству преувеличивалась. Обычно. Но сегодня был странный день после странной ночи. И то ли усталость брала свое, то ли сытость или искреннее желание что-то сделать для своего человека, в котором собаки были единодушны... Пират все-таки не стал сильно ворчать, как всегда, а наоборот навострил уши. Оглянулся - никто их не подслушивает? Зыркнул на постель бездомного, вздохнул так, словно с большим трудом сейчас принимал судьбоносное решение.
- Ну выкладывай, чего там у тебя, - буркнул он после паузы, пихнув Бакстера задней лапой, при этом делая вид, что увлечен обгрызанием кости. Для начала Пират решил хотя бы выслушать предложение этой кормушки для блох - это ведь не такая большая уступка?